Люди придумали тьму-тьмущую знаменательных дат, в рецептуре коих неизбежна риторика по вкусу

Вот и сегодня в календаре 17 мая Всемирный день электросвязи и информационного общества; в 1865 году в этот день был основан Международный телеграфный союз, а информационное общество – концепция и тенденция уже наших дней. Это, коротко говоря, общество, где весь образ жизни во многом зависит от информации и знания.

Но информационные потоки могут иметь с реальным знанием очень мало общего. Идеальный метод здесь – безапелляционность изложения, при которой видимость достоверности можно придать чему угодно. Так и поступил 17 мая 1991 года музыкант Сергей Курехин, когда в программе ленинградского ТВ «Пятое колесо» рассказал сюжет-мистификацию о Ленине. Тот, оказывается, на почве употребления галлюциногенных грибов сам превратился в гриб, а заодно был радиоволной, управляемой из Мексики. Подходящие цитаты и примеры нашлись.

Это был, понятно, абсурдистский эпатаж. Между тем, подобно точности информации, существует и точность художественного изображения; они, конечно, различны по своей природе, но в чем-то созвучны, влияют друг на друга.

Французский композитор Эрик Сати родился 17 мая 1866 года (ум. 1925) в музыкальной семье. В молодости он принадлежал к самому влиятельному течению – импрессионизму. А около 40 лет решил изгнать его из своего творчества. Сати стал лидером Аркёйской школы (по названию парижского предместья, где он жил) – объединения людей искусства. Он писал фортепианную музыку, работал для балета и кино. Девиз Сати был такой: «Глупо защищать Вагнера только потому, что на него нападает Сен-Санс, нужно кричать: долой Вагнера вместе с Сен-Сансом!» Ассоциация с призывом «бросить Пушкина с парохода современности» напрашивается сама собой, но у Сати речь не только о классиках. Ему чужды и эпический пафос (Вагнер), и камерное изящество (Сен-Санс, тот же импрессионизм). К чему же он стремился?

К точности. К свободе от приблизительности. К внятности, прочерченности каждого звукового штриха. Кстати, о штрихах: Сати был еще и художник-график, оставил множество рисунков – автопортретов и автошаржей, исполненных самоиронии. Живший наособицу, вне мейнстрима, он повлиял на многих – в том числе на Стравинского и Шостаковича. Сати положил начало минимализму как музыкальному направлению. Опять-таки не становясь в позу пророка: придумав музыку «фоновую», которую не надо специально слушать, он назвал ее «меблировочной». Ирония здесь уже издевка. Как и в названиях многих произведений Сати: «Засушенные эмбрионы», «Три пьесы в форме груш»...

«Сати беспрестанно дебютирует, – писал Жан Кокто. – Каждое новое произведение у него становится поводом к открытию нового материала и к неизведанным способам его применения». В этом вся суть: всякий раз начинать сначала. «Гул затих. Я вышел на подмостки...» Достоверность творческого акта. Так у актера на сцене. Преимущество и неустранимая, экзистенциальная слабость театра. Проклятие театральной судьбы.

70 лет исполнилось бы сегодня актрисе театра и кино, которую сегодня помнят, наверное, немногие, – Елизавете Никищихиной (1941–1997). Театральная работа, если ее не перенести на пленку или цифровой носитель, обречена кануть в никуда. Никищихина снималась в кино, и не сказать чтобы мало, но не в главных ролях. На сцене – другое. Первая слава пришла к ней в 1966 году, когда в Театре имени Станиславского Борис Львов-Анохин поставил трагедию Жана Ануя «Антигона». И на этот спектакль стали ходить, чтобы посмотреть на Никищихину в главной роли, на ее дуэт с Евгением Леоновым. Помню короткий фрагмент этой работы в телепередаче: они были на равных. Позже, в 1978-м, Никищихина снова сыграла главную роль на той же сцене в знаменитом спектакле Анатолия Васильева «Первый вариант «Вассы Железновой», по досоветской еще редакции этой пьесы Горького. Ничего подобного в творческой биографии актрисы, увы, больше не было. А тогда пришла новая театральность, новая достоверность. Новая норма.

Нормы меняются. И здесь есть такой типичный импульс: вернуться к утраченной подлинности. Так поступали и протестанты в пору Реформации, и исламисты новейших времен. И суть, и результаты разные. 17 мая 1900 года родился Рухолла Мусави Хомейни (ум. 1989), лидер исламской революции в Иране. Незадолго до смерти он написал письмо Михаилу Горбачеву, в котором есть очень важная правда. Ислам, заметил он, «может с легкостью заполнить вакуум, образовавшийся в идеологической системе Вашего общества». Ценное признание: сходство роли, родство структур. И в самом деле, Хомейни не потерпел «Сатанинских стихов» Салмана Рушди. Творческая свобода – это жизнь. Рушди не помещался в ту модель мира, где «непобедим народ, для которого мученическая смерть является счастьем».