Большая энергетическая война

Что же имеет место в реальности – за вычетом политических игр на тему «либерализация и модернизация – или сырьевое величие»?

До 2008 года российская власть уверенно говорила о «вставшей с колен» путинской России как о «великой энергетической державе». Затем стали лихорадочно обсуждаться перспективы той или иной модернизации, необходимость срочно слезать с нефтяной иглы и так далее. А затем все просто запутались. И модернизации вроде нет. И статус великой энергетической державы а) сомнителен, б) до крайности уязвим.

Нам важно определить, где проходит грань между содержанием дискуссии на тему «модернизация или сырьевое величие» – и использованием этой дискуссии для решения определенных политических задач.

Либеральному окружению Медведева нужно было противопоставить себя консервативному путинскому окружению, да и самому Путину. И потому начались разговоры о том, что сырьевое величие – это проклятие, а модернизация невозможна без либерализации. Когда оказалось, что Медведев не имеет шансов стать президентом на второй срок, разговоры о модернизации стали затихать. А о сырьевом величии после четырех лет яростной имитации борьбы с «сырьевым проклятием» говорить стало как-то не с руки. Поэтому все просто замолчали.

Однако что же имеет место в реальности, за вычетом политических игр на тему «либерализация и модернизация – или сырьевое величие»? Пока оставим в стороне вопрос о связи либерализации и модернизации. Любой образованный человек понимает, что нигде в Новейшее время модернизацию с опорой на либерализацию не проводили. А вот демодернизацию проводили с опорой на либерализацию много где. В том числе, в постсоветской России.

Вернемся к проблеме сырьевого величия (оно же сырьевое проклятие). Может, и вправду надо экспортировать за рубеж сырье, коль скоро оно в избытке, и импортировать остальное? В конце концов, мировое разделение труда объективно существует. Как объективно существует и нынешняя прискорбная российская ситуация, попав в которую, мы можем говорить о чем угодно, а продавать пока вынуждены в основном сырье. И жить вынуждены во многом за счет этих продаж, беспокойно вглядываясь в сводки мировых энергетических бирж.

Начну с того, что разговоры о скором избавлении мира от зависимости от традиционных энергоресурсов (нефти, газа, угля) – лишь симптом стремления определенных кругов выдавать желаемое за действительное. В обозримой перспективе никто не откажется ни от этих энергоносителей, ни от наших возможностей поставлять их на мировой рынок. Беспокоиться надо не об этом. Беспокоиться надо о том, будут ли эти ресурсы нашими...

В сущности, именно этот вопрос является ключевым, коль скоро мы обсуждаем энергетические войны. Да и экономические войны вообще. Ведь экономика – это наука о том, как общество управляет ограниченными ресурсами. Как оно эти ресурсы получает, распределяет, использует. А также изымает, перераспределяет, экспроприирует. Так ведь?

Пока экономика все это распределяет и использует, нет смысла говорить об экономических войнах. А вот когда к распределению и использованию подключается экономическое и внеэкономическое перераспределение, изымание, уничтожение и так далее, – тут мы оказываемся на территории экономических войн.

1870–1871 годы. Франко-прусская война. Германия отбирает у Франции угольные Эльзас и Лотарингию. То есть перераспределяет в свою пользу французский энергетический ресурс, оставляет проигравшую войну Францию на голодном энергетическом пайке.

1918 год. Державы Антанты начинают делить между собой нефтеносные провинции побежденной Османской империи.

1940 год. Фашистская Германия «союзно подчиняет» нефтеносную Румынию и начинает гнать оттуда нефть в Рейх.

1942 год. Фашистская Германия направляет ключевые удары своих дивизий на захват угольных (Донбасс) и нефтяных (Кавказ) районов СССР.

Перейдем от дел давно минувших дней – к тому, что не потеряло актуальность до сих пор.

В 1989 году СССР вывел войска из Афганистана. Не будем сейчас обсуждать, зачем он их туда ввел. Мы убеждены, что ввод советских войск в Афганистан в целом был более чем оправдан, но есть и другая точка зрения. Как говорится, это отдельная тема... Однако сразу же после вывода наших войск из Афганистана начала прорабатываться идея крупного газопровода Турменистан–Афганистан–Пакистан–Индия (ТАПИ).

Сейчас 2012 год. ТАПИ нет как нет. В чем дело? Да в том, что в зоне, намеченной под трассу этого газопровода, пошли племенные войны, поставившие крест на американской пропагандистской доктрине, согласно которой как только Советы выведут войска из Афганистана, в нем воцарится тишь, гладь и божья благодать! А потом... началась афганская война НАТО.

Афганистан, как мы видим, истекает кровью, несмотря на отсутствие нашего присутствия. А ТАПИ все еще на уровне разговоров. Почему? Не потому ли, что стратеги большой энергетической войны не хотят доступа Туркмении на мировой газовый рынок, не хотят энергетической подпитки Пакистана и Индии, не хотят ускоренного развития индийской и пакистанской (прежде всего, индийской, конечно) промышленности и сельского хозяйства?

Вот вам и большая энергетическая война в новой модификации.

Таких модификаций – хоть отбавляй.

Можно активизировать войну племен. А можно обострить потребность в продовольствии. Или в деньгах для его покупки. И/или в безопасности. Если суметь сделать так, чтобы потребность в продовольствии и безопасности стала очень острой, то можно не грубо отбирать нефть, а обеспечить гарантии безопасности и купить месторождения (или хотя бы доли в них), причем сравнительно дешево – как, например, было в Нигерии, Чаде или Судане, десятилетиями погруженных в межплеменные и этнорелигиозные войны...

Когда бывший глава Федерального резерва США Алан Гринспен в своих мемуарах пишет, что многолетняя война США в Ираке была войной за нефть... или когда сообщения крупнейших мировых СМИ о росте добычи сланцевого газа в США идут под анонсами «начало мировой газовой войны» – это ведь значит что-то очень важное! Что же именно?

Пять тысяч лет назад основными «энергоносителями» были люди и домашние животные, мускульная сила которых использовалась.

Три тысячи лет назад ими стала растительная органика (древесина, сушеный помет животных, трава).

В XVII–XIX веках на первое место в мировом энергобалансе вышел уголь. Тогда-то начались первые крупномасштабные энергетические войны – «угольные».

В первой половине ХХ века, при сохранении очень большого значения угля, все более существенную роль в мировом энергобалансе начинают играть нефть и гидроэнергия.

А во второй половине ХХ века, при росте роли нефти и снижении роли древесины и угля в энергобалансе, одновременно происходит увеличение доли в нем природного газа и ядерной энергии. Таковы основные вехи в энергетическом развитии человечества. Теперь обсудим ряд основных динамических показателей.

По данным Международного энергетического агентства (МЭА), в 1935 году доля древесины/травы и т.п. в мировом энергобалансе составляла 20%, в 1970 – 10%, в 2010 – 0%.

Нечто сходное происходит с углем.

В 1935 – 56%, в 1970 – 32%, в 2010 – 23%.

А вот динамика того же показателя по нефти.

1935 – 15%, 1970 – 34%, 2010 – 36%.

Как мы видим, пока падения доли нефти нет, скорее, мы выходим на некое пологое плато.

Газ: 1935 – 3% , 1970 – 18%, 2010 – 25%.

Гидроэнергия: 1935 – 5%... и дальше почти без изменений.

Атомная энергия: К 1970-му – 1%, к 2010-му – 12%.

Нетрадиционные источники: К 2010-му – чуть более 1%.

Как можно видеть, без угля, нефти и газа в обозримой перспективе и впрямь не обойтись.

А теперь от анализа динамики по видам энергоносителей перейдем к анализу динамики совокупного энергопотребления.

По данным того же МЭА, в 1960 году мир потреблял около 6 млрд тонн условного топлива (ТУТ, эквивалент примерно 700 литров нефти), в 1980 – около 10 млрд этих же ТУТ, в 2000 – около 16 млрд, в 2011 – уже больше 18 млрд ТУТ.

Цифры более чем тревожные: рост стремительный.

Но и это еще не все. Если в 1960 году развивающиеся страны потребляли не более 12% мировой энергии, то в 2000 году уже почти 30%, а в 2020 году их доля в мировом энергопотреблении, по большинству существующих прогнозов, превысит 50%. То есть, сообщество «развитых» стран будет стабилизировать или даже сокращать свое энергопотребление, а весь его прирост окажется связан с развивающимися странами.

Откуда такая динамика и такие прогнозы?

Дело в том, что огромную роль в снижении подушевого (и стабилизации валового) энергопотребления в развитых странах играют энергосберегающие технологии, а также технологии повышения коэффициента использования энергии первичных энергоносителей (глубина переработки, известный всем со школы КПД – коэффициент полезного действия – машин и механизмов и т.д.).

Так, по данным МЭА, если в начале ХХ века коэффициент использования энергии первичных энергоносителей составлял около 9%, то в развитых странах в 80-х годах ХХ века он вырос до 23%, а к началу XXI века – до 30%. Причем оптимистические прогнозы для «развитых» стран на 2030 год обещают дальнейшее повышение этого коэффициента до 36–40%.

Но подавляющему большинству развивающихся стран «интенсивные» и энергосберегающие технологии пока что практически «не по карману».

Например, тепловая электростанция, работающая на местном дешевом угле, в «минимальной комплектации» стоит недорого, хотя коэффициент использования энергии у нее невысокий. А если строить ее по самым современным технологиям, с гарантированным высоким коэффициентом использования энергии, да еще удовлетворяющей современным экологическим требованиям (дожигание и очистка/конверсия дымовых газов, пылеулавливание, удаление/утилизация/захоронение зольных отвалов, замкнутый водооборот и т.д.), то стоимость такой электростанции увеличивается в несколько раз.

Кроме того, в большинстве развивающихся стран идет быстрый рост населения. Его нужно кормить. А так называемая «зеленая революция» в сельскохозяйственном производстве (улучшенный посевной фонд, племенное стадо, специальные технологии обработки земли, современные корма, удобрения, пестициды и гербициды) опять-таки стоит очень дорого. В том числе, дорого энергетически.

Если учесть все затраты энергии на выпуск и ремонт сельхозтехники, производство удобрений и сельхозхимикатов, содержание скота, обработку полей и плантаций, полив, сбор, хранение, транспортировку и переработку сельхозпродукции, то оказывается, что в некоторых странах Евросоюза и ряде штатов США суммарные затраты энергии на производство одной пищевой калории достигают 15–20 калорий!

Так что совершенно не случайно и в США, и в ЕС государство поддерживает свое сельхозпроизводство огромными дотациями. Если бы не эти дотации, производимые зерно, мясо, овощи и т.д. были бы на любых рынках неконкурентоспособны по цене. И эти дотации – уже не рыночная конкуренция. Это – холодная экономическая война с энергетической подоплекой!

Таким образом, ясно, что острота энергетической ситуации в мире нарастает. И очевидно, что в мире идут разные – «горячие» и «холодные», грубые и изощренные, но все более активные – энергетические войны.

В ближайшие десятилетия это будут войны «развитых» стран с развивающимся, желающими слишком мощно расходовать столь ценные энергоресурсы. Это будут войны держателей энергоресурсов с теми, у кого этих ресурсов нет. Это будут войны сил и групп, по-разному расходующих энергоресурсы.

И это будут войны держателей одних – энергетических – жизненно важных ресурсов с держателями других жизненно важных ресурсов. Например, ресурсов продовольственных и медицинских (если у вас голод и эпидемии – вы все отдадите, чтобы спасать людей), а также ресурсов силовых. Ведь если вы отстали в военно-техническом развитии и у вас можно жизненно важные энергоресурсы отобрать, то почему не отобрать, раз ситуация становится такой острой?

Энергетические войны идут и будут идти во всем мире. Однако чуть не весь мир почему-то обвиняет в ведении агрессивной энерговойны (в Украине, Белоруссии, Средней Азии, Европе и других регионах) лишь «путинскую Россию».

Вроде бы это нормально, и кто-то даже этим горд. Но так ли это на самом деле? Может, мы лишь производим некие несистемные, непоследовательные «энергодвижения», а против нас ведутся тонкие, холодные, расчетливые, системные «энерговоенные действия»?

Вопрос серьезный. И чтобы в нем разобраться, необходима другая детализация во всем, что касается энергетических войн. Без такой детализации – откуда адекватная стратегия ответных действий?

На нашу нефть – раз мы столько экспортируем – очень многие «облизываются»...

Если у серьезного специалиста спросить: «А сколько в мире есть нефти, газа, угля, урана и т.д.?» – он честно ответит, что никто в точности этого не знает.

Почему? Причин несколько.

Во-первых, человечество все-таки умнеет. И создает новые технологии выявления месторождений, новые технологии добычи и переработки сырья. И потому это самое «сколько есть» все-таки неуклонно растет.

Во-вторых, для специалиста вопрос «сколько есть?» звучит неправильно. И он обязательно станет его уточнять, и задаст кучу встречных вопросов.

Он спросит, что именно вы имеете в виду?

Сколько есть – при сегодняшнем уровне геолого-геофизической изученности территорий?

Сколько есть – при сегодняшних технологиях добычи?

Сколько есть – при сегодняшних спросе на сырье и ценах на глобальных рынках?»

В-третьих, специалист объяснит, что в мире давно идет тихая и громкая война за энергоресурсы. И потому большинство из тех, кто о реальном количестве ресурсов что-то новое узнает, эту информацию так или иначе либо скрывает. Либо – нужным для себя образом препарирует, впаривая конкурентам ложную информацию. То есть действует в точности так, как во время холодной войны действовали профессионалы, пудрившие мозги врагу насчет реальной ситуации в сфере своих военных технологий. Например, американская программа «Звездных войн», задурившая нам голову во времена Рейгана, стала мощным оружием против нас. Спровоцировав СССР на экономически неподъемный (и совершенно не нужный) раунд гонки вооружений.

В-четвертых, очень большую часть энергоресурсов в современном мире разрабатывают государственные корпорации. И государства, которые с полным основанием считают эти ресурсы стратегическими, данные об их запасах, а иногда и о масштабах добычи – до сих пор строго засекречивают.

Конечно, для ответа на вопрос «сколько» существуют научные (разумеется, на уровне сегодняшнего развития науки) способы определения границ: не менее такого-то количества, не более такого-то количества. Например, для определения «границы снизу» есть (с определенной оговоркой на возможные фальсификации) достаточно строгое понятие «доказанные запасы», или «резервы» сырья. Что это такое? Я называю, к примеру, определенную цифру запасов какого-либо сырья. Какую часть из этих запасов можно называть доказанной? Согласно международной классификации, только ту часть, по отношению к которой в существующих условиях (применяемых методах добычи, реальной рыночной конъюнктуре и т.д.) можно утверждать: «Мы добудем это количество сырья с вероятностью 90%».

Бывает так, что для добычи нефти на определенном месторождении с определенной глубины (а уже выявлено, что она там «в принципе» есть) потребуется – при существующем уровне технологий и цен – затратить столько же (или больше) энергии, сколько можно получить от извлеченной нефти. И тогда, хотя эта нефть физически есть – это оспорить невозможно, но в сегодняшний ответ на вопрос «сколько в мире есть нефти» ее включать нельзя.

А если нельзя, но очень хочется? Если от того, включена ли эта нефть в резервы или же находится в категории ресурсов разной степени доказанности (а ведь на то, чтобы ее обнаружить, уже истрачены огромные деньги и труд), зависит судьба нефтяной корпорации? Если от решения «включить или не включить в резервы», зависит, продолжит ли корпорация расти или объявит себя банкротом? Тогда можно чуть схимичить и записать часть ресурсов в резервы. На эту тему в мировой нефтяной отрасли скандалы – каждый год! А раз такие скандалы есть – разница между «не менее» и «не более» обязательно «плывет».

Но ведь вопрос «сколько есть в резервах» проблему не исчерпывает. На него наслаиваются дальнейшие вопросы:
сколько есть в резервах и сколько в ресурсах, и насколько перспективны ресурсы?
где и у кого есть?
какого качества?
как взять и доставить потребителю?
сколько добывается и уже добыто?
сколько прибывает в резервах и ресурсах, где и за счет чего?
как будут выглядеть завтрашние и послезавтрашние «есть» и «осталось»?

По каждому из этих вопросов налицо не только множество оговорок и сомнений, но и заведомая сознательная «недопрозрачность» в ответах, которые дают те, кто действительно что-то знает. Именно это и предопределяет широкие возможности (и масштабы) использования мифов и фальсификаций в холодной энергетической войне.

Начнем разбираться в этих вопросах с нефти.

Уже после Второй мировой войны некоторые авторитетные специалисты, глядя на быстрый рост добычи нефти, прогнозировали, что ее доступные резервы очень скоро подойдут к концу. В частности, американский геолог Мэрион Кинг Хабберт еще в середине 50-х годов ХХ века сформулировал так называемое правило пика (относящееся, впрочем, не только к нефти, а к любым невозобновляемым ресурсам). Правило пика гласит:
добыча начинается с нуля;
добыча повышается до пика, который никогда не может быть превзойден;
как только пик пройден, наступает падение добычи, пока ресурс не будет исчерпан.

Оспорить «правило Хабберта» пока никто не смог. И с тех пор по всем полезным ископаемым, а затем и по многим другим ресурсам (от площади освоенных сельскохозяйственных земель до рыбных ресурсов океанов) постоянно публикуются и оспариваются оценки: пик уже пройден или еще предстоит, и что человечеству делать после пика, по мере исчерпания ресурса?

Здесь я считаю важным подчеркнуть, что именно на применении «правила Хабберта» строились те расчеты, которые позже породили:
понятие «глобальная проблематика»;
череду национальных и международных организаций (в том числе, знаменитый Римский клуб), которые должны были искать и предлагать миру решения для «глобальной проблематики»;
доклады Римскому клубу, начиная с доклада «Пределы роста», написанного супругами Медоузами и имевшего огромный резонанс;
концепцию «Устойчивого развития», которая предлагала различные пути ограничения этого самого роста. И стала одним из самых сильных инструментов ведения энергетической (и в целом экономической), а также социально-демографической и т.д. войны.

Но вернемся к нефти.

Ее совокупные мировые резервы, которые называют по итогам 2011 г. разные организации и специалисты (Международное энергетическое агентство, «Бритиш Петролеум», эксперты «Голдман Сакс» и др.) оцениваются на уровне от 1,2 до 1,4 трлн баррелей (баррель – 159 литров, в тонне нефти в среднем около 7,4 баррелей – это зависит от сорта). А мировая добыча нефти в последние годы составляет (тут все более точно) в среднем около 84 млн баррелей в день (30,7 млрд в год). Отсюда легко подсчитать, что существующих мировых резервов хватит примерно на 40 лет.

Но это – «в принципе». А в реальности? У кого-то этой нефти, скажем так, залейся, а у кого-то совсем нет. Но нужна она всем. И это – первая «болевая точка», вокруг которой разворачиваются энергетические войны.

У кого же есть нефть, и сколько?

Если верить последнему (за 2012 год) докладу «Бритиш Петролеум», то сегодняшний мировой состав «первой десятки» стран по нефтяным резервам (в млрд баррелей) таков:

Венесуэла – 296,5

Саудовская Аравия – 265,4

Канада – 175,2

Иран – 151,2

Ирак – 143,1

Кувейт – 101,5

ОАЭ – 97,8

Россия – 88,0

Ливия – 47,1

Нигерия – 37,2

США – 30,9

Однако очень многие специалисты приведенным данным не очень верят или совсем не верят. Как по причинам секретности реальных резервов, так и по причинам сомнений в процедурах включения/невключения в резервы конкретных месторождений и залежей.

Например, в нефтяной актив Венесуэлы включена так называемая тяжелая нефть бассейна Ориноко, которую добывать гораздо сложнее и дороже, чем легкую. А легкой нефти у Венесуэлы тоже много, но не настолько – порядка 80 млрд баррелей. Еще более серьезное сомнение насчет резервов в отношении Канады, где почти все включенные в подсчет ВР резервы (кроме 6 млрд баррелей легкой нефти) находятся в нефтеносных песках бассейна Атабаска, и перспективы их масштабной коммерческой добычи далеко не ясны.

К другим «грандам» перечисленной «нефтяной десятки» тоже вопросов немало. Как, например, может быть так, что из Саудовской Аравии никаких сообщений об открытии новых месторождений давно не поступает, добывает она очень много (в среднем 3 млрд баррелей в год), а ее объявленные резервы десятилетиями держатся на одной точке в 265 млрд баррелей?

А потому разговоры о том, что, видимо, мир уже где-то на пике нефтедобычи, множатся. И это – не пустой звук.

Конечно же, в мире предстоит открыть еще очень много новых месторождений. Конечно, новые технологии добычи и переработки плюс энергосбережение – позволят оттянуть время от пика добычи до исчерпания нефти на достаточно долгий срок.

Но уже нельзя не признать очевидное. Каждое новое месторождение нефти дается все труднее, все дороже в разведке и подготовке к эксплуатации. А это повышает себестоимость добываемой нефти и неуклонно снижает разницу между энергией, затраченной на добычу, и энергией, которую можно от добытой нефти получить. И дешевая хорошая нефть уже все чаще оказывается не просто «ограниченным ресурсом», с которым привыкла оперировать экономика, а ресурсом редким и одновременно крайне необходимым.

И потому возникают – и на Западе, и на Востоке, и в России, – публикации, в которых авторы (далеко не маргиналы) прямо заявляют, что все мы уже на пороге эпохи глобальных войн за нефть. Неслучайно американский аналитик Майкл Клэр пишет книги под говорящими названиями «Гонка за то, что осталось: глобальная схватка за последние мировые ресурсы» и «Войны за ресурсы: новый ландшафт глобального конфликта». Ведь США ежегодно потребляют примерно 20% того, что имеют в своих резервах, а потому огромные объемы нефти непрерывно ввозят в страну. И, как мы видим, например, очень плотоядно присматриваются к нефтяным резервам недалекой Венесуэлы, и очень не любят Уго Чавеса...

А что у нас в России? С нашими российскими резервами тоже полной ясности нет. И не только потому, что эти данные секретны. Теперь ведь каждая нефтяная компания в России, если она хочет выпустить акции на рынок или занять деньги на Западе, хотя бы отчасти приоткрывает данные о резервах и ресурсах тех месторождений, на которые имеет лицензии.

Проблема, прежде всего, в том, что большинство наших месторождений разведывалось и оценивалось в советскую эпоху, а советская система подсчета запасов и по механизму, и по критериям сильно отличается от той международной, по которой считают в ВР или «Голдман Сакс». Хотя, как показывает опыт, западные оценщики – при пересчете в международную классификацию резервов – российские запасы обычно занижают.

И потому, видимо, наши резервы, по крайней мере, не меньше 88 млрд баррелей, указанных в докладе ВР. А ведь еще у нас есть – и в Татарстане, и в Западной Сибири, и на Ямале – месторождения тяжелой нефти наподобие венесуэльских, которые никто в подсчеты резервов не включал. А еще – есть не подвергнутые, как следует, поискам и разведке участки на суше. А еще есть почти необследованный современными методами геофизики шельф. Так что вроде бы резервов нефти у нас очень даже немало. И перспективы наращивания резервов есть.

Но пока это – только перспективы. А сейчас мы добываем около 3 млрд баррелей в год – примерно столько же, как Саудовская Аравия. То есть, при подсчете по нынешним резервам, нефти у нас – меньше чем на 30 лет.

Но три четверти добытой нефти мы экспортируем – и сырьем, и в виде нефтепродуктов. Причем вокруг нас полно тех, кто в нефти очень нуждается и кому ее очень не хватает: Китай, Япония, Корея, Украина, Белоруссия, страны Прибалтики, Польша, Болгария и так далее. Много таких нуждающихся – и ближних, и дальних.

И в ушах у них всех постоянное напоминание: пик Хабберта пройден или почти пройден... Так что на нашу нефть – раз мы столько экспортируем – очень многие «облизываются»...

Мне скажут: но ведь и в мире, и у нас в России еще есть газ. И его вроде бы очень много – гораздо больше, чем нефти. И он вроде бы в энергетике даже лучше нефти – меньше загрязняет атмосферу. Так давайте переходить на газ, а там... человечество еще что-нибудь придумает.