В электроэнергетике рождается несколько абсолютно новых кластеров

Председатель правления УК «РОСНАНО» Анатолий Чубайс в рамках лекции «Возобновляемая энергетика в России: создание технологического кластера»  ответил на ряд актуальных вопросов.

– Какое место в вашей модели занимают гидроэнергетика и атомная энергетика?
– Формально к возобновляемой энергетике принято относить ту часть гидрогенерации, которая имеет единичные мощности до 25 мегаватт (малые ГЭС). Они сильно запоздали на старте, но кажется, что сейчас там происходит перелом. Со следующего года малые ГЭС тоже пойдут вперед, но прорывом это не будет. Возможный вероятный объем инвестиционного ресурса по ДПМ (договор о предоставлении мощности), который возобновляемая электроэнергетика получит на следующим периоде, – 400 млрд рублей, из них вероятный ресурс для малых ГЭС составит 30 млрд. 

Если отвечать по существу, то расскажу личную историю. В 1998 году я пришел работать в электроэнергетику, была жуткая ситуация с платежами, и мы пытались прорваться на экспорт. Евросоюз был включен в дискуссию, мы выходили на договоренности. Главным требованием Евросоюза было следующее: категорически никакой атомной энергетики. На мой вопрос, что это электроны, которые идут по проводам, и отделить электрон, который выработан на атомной станции, от электрона, который выработан на тепловой станции, невозможно, что это абсолютная химера, они отвечали категорическое «нет».  Это была доминирующая в мире позиция, абсолютное большинство экспертов в нашей сфере были убеждены, что атомная энергетика – умирающая индустрия. Чуть позже Германия приняла решение о полном закрытии всей своей атомной генерации. Через два года проект будет полностью реализован.

Сегодня атомная энергетика если и не на подъеме, то совершенно очевидно, что не умирает. Почему за 10-15 лет в гигантской индустрии произошел такой поворот на 180 градусов? Ответ – климат. 20 лет назад мир не понимал проблему климата. Атомная генерация имеет нулевой углеродный след, и это полностью развернуло отношение к ней. 

Я убежден в том, что и гидрогенерация, и атомная генерация, конечно, какую-то долю будут иметь и через 10, и через 20, и через 50 лет. В атомной генерации мы стоим перед гигантским прорывом под названием термоядерный синтез. То, что происходит в этой сфере, крайне интересно. Россия создала «Росатом», который был локальным монополистом, а стал глобальным лидером, компанией, у которой объем экспорта в год – 10 млрд долларов.

– Почему «Роснано» игнорирует другие отрасли возобновляемой энергетики, например, производство и переработку мусорного газа, использование биотоплива, геотермальную энергетику и т. д.?
– Я был начальником штаба строительства первой крупной российской геотермальной станции мощностью 50 мегаватт. Мы ее построили, поэтому меня к врагам геотерма никак нельзя отнести. Но у геотермальной энергетики есть одно фундаментальное ограничение: она существует только там, где есть геотермальная энергия. Она точно есть на Камчатке, она есть в небольших объемах на юге страны, в Кубани, еще в 2-3 регионах страны и все. Поэтому в России она не может быть стратегической индустрией, в отличие, например, от Исландии, где в городе подогрев тротуаров на улице зимой осуществляется из геотермальных источников. В России такого значения у геотерма не будет в силу того, что нет природного потенциала.

Что касается биогаза, то это большая и сложная тема, я всерьез о ней думаю и считаю работоспособной. Но сил не хватило. Если бы мы сразу взялись и за ветер, и за солнце, и за биогаз, и за малые ГЭС, и за геотерм, то кластера бы не было. Можно ли добавить биогаз? Если вы прочтете поправки к закону об электроэнергетике 2007 года, согласно которым в России впервые введено определение возобновляемой электроэнергетики, то увидите: там есть биогаз. И мы его сознательно вписали. Есть ряд серьёзных проектов, в первую очередь в Липецкой области, но у нас пока не хватило сил. 

– Когда будет реализована антиобледенительная система для ветряков в Ульяновском технопарке?
– Тема работы ветростанции в арктических условиях для нас очень важная. Типовой температурный режим для северного исполнения ветростанций в мире составляет минус 45 градусов. Но этого недостаточно, нужно хотя бы минус 55, а лучше – минус 60. Существующие сегодня системы обогрева ветростанций для Арктики довольно архаичны, они работают как фен. Необходимо сделать электропроводную краску, при прохождении электрического тока по этой краске нагревается поверхность, и это предотвращает образование льда. Мы всерьез этим занимаемся сейчас в партнерстве с крупнейшей мировой компанией Vestas. Принципиально в этой истории одно – спрос. На сегодняшний день его нет. Мы сделали все для оптового рынка, но север в России не оптовый рынок. Систему экономической поддержки для изолированных систем в России нужно создавать с нуля. Ее не существует, но мы над этим работаем.

– Если сравнить атомную энергетику, у которой нулевой углеродный след с ВИЭ (возобновляемые источники энергии), последняя генерит большой след. Вы говорите о том, что ВИЭ необходимы для борьбы с глобальным потеплением, но при этом именно возобновляемые источники энергии генерят значительный углеродный след. Как так?
– ВИЭ не генерит никакого углеродного следа вообще.

– Не в своей работе, а в жизненном цикле.
– Давайте оценим объем углеродного следа у основных видов генерации. Теплоэнергетика – это сжигание газа и угля, она не просто генерит углеродный след, это суть технологического процесса. В этом смысле электроэнергия – побочный продукт.

Ветроэнергетика и солнечная энергетика имеют нулевой углеродный след в ходе эксплуатации, категорически настаиваю. Что касается жизненного цикла, то в этом случае его надо сравнивать также с жизненными циклами. Нет ни одного известного человечеству способа выработки электроэнергии, который имел бы нулевое воздействие на природу. Поэтому вопрос в том, какие сравнительные параметры у разных видов генерации. В эксплуатации у нас CO2 – ноль, у тепловиков – максимум. По жизненному циклу давайте сравним утилизацию атомной станции, гидростанции, это еще никто не считал, но мы можем это сделать. И я убежден в том, что никакая утилизация солнечных панелей, ветростанций несопоставимы по углеродному следу с утилизацией традиционной энергетики.

– Знакомы ли вы с моделью Зимова про углеродный след, который накапливается в русской Арктике?
– Нет.

– Это один из самых цитируемых ученых России в своей области. Он говорит о глобальном потеплении: в Якутии тает вечная мерзлота и карбоновый след, который оттуда идет, в десятки раз больше всего накопленного и потенциального углеродного следа, который генерит мировая экономика. 
– В России есть два эффекта, отличающих ее глобальное потепление от мирового. Один эффект – широтный. Известно, что температурный градиент меняется от экватора к полюсу, а мы находимся не на экваторе, именно поэтому в России потепление идет быстрее, чем в Африке. Второе – высвобождение углеродного следа при повышении температуры в зоне вечной мерзлоты. Это колоссальная проблема.

– Если Зимов прав, то мы в России и мире вообще занимаемся не тем – с точки зрения индивидуальных или корпоративных стратегий борьбы с карбоновым следом. По его модели, Россия оказывается в выигрышных условиях, но Санкт-Петербургом придется пожертвовать.
– А чем надо заниматься?

– Развивать мамонтовую степь.
– Это хороший малый бизнес, только он никак не повлияет. Этот эффект, безусловно, существует. Но есть еще примерно 150 разных эффектов, сторонники каждого говорят, что нужно заниматься именно им. Кто прав, а кто нет, ответить сложно. Но очевидно, что масштаб проблемы таков: все системные меры, которые дают два эффекта, должны быть реализованы в нашей стране. 
Есть две группы системных мер с двумя эффектами:
- меры, которые снижают объем углеродного следа при производстве. Это антропогенный эффект;
- меры, которые поглощают углерод естественным или неестественным путем.
Все, что способствует снижению выработки, – правильно, все, что способствует повышению поглощения, – правильно. 

– Какие приоритеты у ВИЭ в Арктике с учетом задач ее освоения?
– На энергетику в Арктике невозможно смотреть без слез. Идея о том, что дизельные станции нужно перевести на газомоторное топливо, на мой взгляд, – фундаментальный тупик.

Я выскажу свою собственную точку зрения, которая пока никем не признана.  Но я глубоко убежден в том, что основополагающее решение для изолированных районов севера в целом и Арктики в частности – это ветростанции плюс storage (хранение). Кластер хранения электроэнергии находится во взрывной динамике. И то, что делает EnergyNet в этом смысле, я считаю крайне успешным. Это блестяще. В том числе и в хранении энергии. Я убежден в том, что стратегия энергетики русского севера – это ветроэнергетика плюс storage. Это переход в другой технологический уклад.

– Когда вы начнете вкладывать в развитие микробных топливных элементов?
– Уже вложили, обанкротились, и как-то второй раз не хочется.

– Прокомментируйте разработку аналогов немецких батарей, которые перерабатывают природный газ в электроэнергию. 
– Речь о топливных элементах. Это крупная тема. В мире идет соревнование между Илоном Маском с его Tesla и японской компанией Toyota. Первый массовый успех топливных элементов, работающих на водороде, – это коммерческая Toyota, которая поступила в продажу в прошлом году. КПД 65% – это прорыв. И Toyota злобно говорит Маску: «Вот ты вроде и экологичный, у тебя замечательная Tesla с электродвигателем и аккумулятором, но откуда берется электроэнергия? Из энергосистемы, где КПД – 36%. А у нас она берется из топливных элементов с КПД больше 60%». На это умный Маск говорит, что хочет создать инфраструктуру зарядки, состоящую из солнечных панелей. Солнечные панели вместе со storage – это будущее системы зарядки для Tesla. В этом смысле проблема неэффективной энергетики решается полностью. Это вещь интересная и значимая, но для России не платформенная, а нишевая. Могу себе представить набор локальных решений, где это может сработать. Но в системном виде замахиваться на «водородизацию» российского транспорта по целому ряду причин было бы сейчас неправильно.

– Когда появится русская Tesla?
– Если вы вспомните последовательность модельного ряда Tesla, то увидите, что все началось с luxary. Это естественное движение для этой технологии. Она идет от премиум-класса в массовый. В России не существует компании, которая бы серийно производила luxary-автомобиль. В этом смысле рынка у нас нет. И мы не затачиваемся на эту задачу.

– За какими направлениями будущее электроэнергетики? Куда вкладываться вузам, которые думают про новые образовательные программы?
– Могу назвать перспективные технологии. Я убежден, что в электроэнергетике рождается несколько абсолютно новых кластеров, которых три года назад не было, а через 10 лет они будут абсолютно всем ясны и очевидны. Во-первых, это хранение: технологии промышленного хранения электроэнергии. Они переворачивают всю логику большой электроэнергетики. 
Вся энергетика существует только тогда, когда для того, чтобы сейчас здесь светили лампочки, нужно, чтобы на ТЭЦ крутилась турбина и генератор вырабатывал эти киловатт-часы. Если мы их выключаем, где-то нужно снизить генерацию. Так устроена вся конструкция гигантской и сложнейшей инженерной системы. Хранение ее переворачивает. Оказывается, что 20% мощностей бессмысленны и просто не нужны, потому что у вас есть утренний пик, недельный цикл с минимумом в выходные, у вас есть годовой цикл. Если вы хранить не умеете, у вас должны быть мощности на максимум утренний, недельный и годовой. Хранение даёт еще десятки эффектов: изменяется отношение между возобновляемой и невозобновляемой, между атомной и тепловой электроэнергетикой. Я уверен в том, что промышленное хранение электроэнергии – это сотни технологических конструкций, которые точно перевернут большую электроэнергетику в следующие 10-15 лет.

Storage взорвало наши гаджеты, потом транспорт, сейчас будет электроэнергетика. Этой индустрии точно потребуются специалисты. В возобновляемой энергетике мы ясно понимаем, каким будет число рабочих мест в 2024 году. 

– Может ли стартап или лаборатория университета прийти к вам за деньгами? Куда?
– Запросто. Давать деньги – наше любимое занятия. В стране есть 15 наноцентров. Суть наноцентра – это фабрика стартапов, это место, где люди умеют их создавать. Деньги – это важно, но, как мы давно поняли, это не единственное, а часто даже и не главное. Часто лишние деньги убивают стартап. Посмотрите на нашем сайте список наноцентров. Мы «построили» 700 стартапов и будем продолжать это делать. Обращайтесь.