![Роль БелАЭС в предотвращении изменения климата](/upload/_img/energo3.0/logo_grey.png)
Роль БелАЭС в предотвращении изменения климата
16.12.2016
Первые дни после аварии на ЧАЭС власти молчали. 1 мая в загрязненных регионах Украины, Беларуси и России люди прошли колоннами в праздничных демонстрациях, ничего не зная о радиационной опасности. Потом пресса стала писать – в пределах позволенного, но ценное время было упущено.
Чиновник и физик, которые знали о трагедии на ЧАЭС с первых дней, но молчали долгие годы, вспоминают, как это было.
Монолог первый. «Больших ошибок местной власти в тот период я не вижу»
Первым моим рабочим днем в Наровлянском райисполкоме была как раз суббота, 26 апреля. Я вам скажу: все эти годы райисполком и, в частности, председатель работает практически каждую субботу. Я так привык, что уже даже не знаю, что делать, если в субботу не приду на работу.
В тот день мне сразу показали мой кабинет, а потом мы пошли с тогдашним председателем райисполкома, Николаем Марковским, к нему в кабинет, чтобы обсудить, чем мне предстоит заниматься, — этакое введение в должность. Об аварии тогда еще никто не говорил.
Первым моим рабочим днем в Наровлянском райисполкоме была как раз суббота, 26 апреля. Я вам скажу: все эти годы райисполком и, в частности, председатель работает практически каждую субботу. Я так привык, что уже даже не знаю, что делать, если в субботу не приду на работу.
В тот день мне сразу показали мой кабинет, а потом мы пошли с тогдашним председателем райисполкома, Николаем Марковским, к нему в кабинет, чтобы обсудить, чем мне предстоит заниматься, — этакое введение в должность. Об аварии тогда еще никто не говорил.
Погода в тот день была жаркая — после работы мы с семьей поехали на речку загорать. О том, что случилось на станции, я узнал ближе к вечеру от родственников. Они готовились на следующей неделе отмечать свадьбу и поехали за продуктами в Припять. В те времена в городе продуктов хватало — большой выбор мясных изделий, овощей, фруктов. Как мы называли, «московское снабжение». У нас была прямая дорога Наровля — Припять, и многие наровлянцы ездили туда на продуктовый шопинг.
Родственники приехали в Припять, а там все магазины закрыты, людей в масках видели и, по их словам, уже мыли улицы. Местные им сказали: «Езжайте быстрее отсюда, произошла авария на четвертом энергоблоке».
Людям сразу сообщать не стал — мало ли что человек может сказать, на слово верить не стоит. Я ждал, когда объявят официально, но никаких официальных сообщений в тот день не поступило.
В воскресенье пришел приказ выехать начальнику штаба и милиции в сторону украинской границы замерить радиационный фон. Надо было оценить обстановку. Мы сами не представляли масштабы того, что случилось: выбросы увеличивались с каждым днем. Многие обвиняют, мол, власть ничего не делала в первые дни. Но обвинять можно лишь голословно: надо понимать, что каждому принятому решению предшествовала колоссальная работа.
В понедельник медикам было приказано провести в дошкольных учреждениях и школах йодную профилактику. Взрослым тоже рекомендовалась, по собственному желанию. И я видел, что некоторые ее проводили: кто йодную сетку рисовал, кто капал йод в сахар, кто пил специальный препарат йода — дефицита не было, его можно было свободно купить в аптеке. Лично я ничего такого не делал: думал, люди увидят, паниковать начнут, подумают: «Вот посмотрите, Шляга боится!». Я сам жил на этой территории, ходил в тот же магазин, в ту же школу. Люди меня видели, я не прятался и не уезжал. И сына своего не вывозил, пока всех детей в районе не начали отселять.
С появлением информации нам приходилось много ездить и разъяснять людям, что случилось и как им надо себя вести. Например, долго пришлось объяснять, что есть дары леса теперь небезопасно. И достучаться до людей было трудно: они привыкли так жить и не понимали, как по-другому. Жесточайшим образом шло насаждение информации.
Очень сильно боялись радиации те, кто приезжал работать к нам вахтовым методом: минчане, гомельчане, гродненцы… Бывало, они даже приезжали со своей питьевой водой.
Каких-то ограничений и запретов сверху на освещение аварии в газетах не было. Но информацию ведь надо давать проверенную. А если мы сами сразу не знали, что произошло, что было писать газетам? Да и зачем? Люди все и так знали. Мы работали напрямую с людьми: шли буквально в каждый дом и разъясняли, что произошло, спрашивали и записывали, что необходимо человеку. Информационная работа в трудовых коллективах, встречи по месту жительства, сельские сходы — это стало нормой. Все, что становилось официально и достоверно, доводилось людям. Понятно, что были и документы для служебного пользования, о которых не говорилось.
Первого мая мы провели митинг. Обычно на демонстрацию вместе с трудовыми коллективами выходили большие колонны школьников — в тот раз было принято решение детей не выводить. Единственное, что отдельные семьи пришли с детьми — этого отрицать не могу. Официальных запретов на выход не было.
Также запретили проведение всех спортивных мероприятий с участием детей на открытых площадках — заниматься физкультурой можно было только в спортивных залах. Последовало ограничение на работу детей на подсобных школьных хозяйствах. У нас школьники до сих пор не привлекаются для сельхозработ.
Центральная площадь Наровли, 2016 год.
Была ли возможность не проводить тот митинг? Я сказать не могу. Решение о проведении принимал секретарь райкома партии: это политическое мероприятие. Райисполком — исполнительный орган. Мы исполняли то, что говорили нам. Нам рассуждать и советовать нельзя, нам нужно исполнять.
Я возглавлял районную эвакуационную комиссию. Основная работа для меня началась 2 мая, когда мы стали отселять детей из 30-километровой зоны. Я отвечал за эвакуацию детей Довлядовского сельсовета. Разместили их в пионерском лагере «Сидельники» недалеко от Мозыря.
С 4 по 6 мая мы отселяли всех жителей 30-километровой зоны. Лично я отвечал тогда за вывоз пенсионеров — мы размещали их в санатории в Речицком районе. Вместе с людьми эвакуировали и скот.
6 мая мы получили команду об отселении всех детей из Наровлянского района — к 9 мая все дети были вывезены. Приходит документ — сразу начинаем отселять. Это решение принимали Союзный Совмин, республиканский и областной штаб по вопросам возникшей катастрофы.
Многие обвиняют: почему не начали отселение в первые дни после аварии. А куда? Чтобы свезти детей в лагеря, их надо было подготовить. Лагеря надо было прогреть, набрать персонал, запустить воду, закупить продукты — работа по подготовке и началась 28−29 апреля. Чтобы эвакуировать скот, надо ж тоже большущую работу провести. Мы же не могли их просто вывезти и выпустить в поле. Надо было построить специальные площадки. Люди, которые сегодня обвиняют власть, просто не видят той громадной работы, которая за переселением стояла. Люди работали круглосуточно, поспать по 4−5 часов, поверьте, было за благо.
Второй этап отселения начался 2 июня. По результатам оценки обстановки по выпавшим на территории радиоактивным осадкам мы узнали, где опасно жить, — из тех деревень и отселяли.
Третий этап отселения начался в августе и продолжался до сентября-октября. Если первое отселение было без имущества, то тогда можно было забирать все. Если надо было — давали и две, и три машины. Бывший председатель сельсовета деревни Углы рассказывал, как подбирал людей в хозяйство, где ему предстояло работать: «Если человек говорит, что ему для переезда надо несколько машин, то я его с удовольствием возьму к себе работать: он хозяин, он не любит часто переезжать и не любит расставаться с тем, что нажил. А если человек просит только один «уазик», значит, он едет ненадолго.
Больших ошибок на уровне местной власти в тот период я не вижу. Я могу, конечно, сказать, что можно было бы сделать больше в первые дни. В идеале, конечно, надо было 27−28 апреля выдать всем йодопрепараты. Но об идеале говорить сложно, потому что никто не располагал информацией. Все познавалось с момента исследований. Но потом власть делала ровно то, что и следовало делать. У нас не было опыта преодоления таких бедствий.
Еще я думаю, что третье отселение не надо было проводить. Это мое личное мнение. Это было отселение на волне больших возможностей Советского Союза: в тех населенных пунктах, что мы эвакуировали, уровень загрязнения был такой же, как и в Наровле. Но я скажу так: критиковать не за что только того, кто ничего не делает — поэтому власти и попадало.
За несколько лет до чернобыльской аварии у меня возник серьезный конфликт с ректором Политехнического института, где я работал. Пятилетний контракт подходил к концу, и я ушел из института. Решил «хлопнуть дверью» — стать рабочим. В Минске мне везде отказывали, поэтому я набрал бригаду и поехал работать в Гродненскую область — строить сельскохозяйственные объекты. Мне там понравилось даже больше, чем в институте. Чувствовал, что приношу пользу. И зарплата была в три раза больше, чем у профессора. Так я проработал три года — и случился Чернобыль.
О том, что на ЧАЭС «что-то произошло», я узнал сразу же после аварии от Василия Нестеренко, тогдашнего директора Института ядерной энергетики в Соснах. С ним у меня всегда были хорошие отношения, он подробно по телефону рассказал мне обо всем. Официальной информации о случившемся тогда не было — только слухи.
Повышение фона над Минском зафиксировали физики-ядерщики в Соснах
Василий Нестеренко был также куратором передвижной атомной станции «Памир», которую в то время как раз испытывали в Соснах. Именно сотрудники Института ядерной энергетики отметили повышение радиоактивного фона над Минском. Рассказывают, что поначалу в институте были уверены: авария произошла у них. Потом из Москвы сообщили: авария случилась в Чернобыле.
Нестеренко ничего не стал скрывать: о том, что знал сам, рассказывал коллегам, друзьям, знакомым — всем, кто к нему обращался. Пытался помочь людям разобраться, издавал брошюры, в которых простым языком рассказывал, что же такое радиация и как можно хоть немного защититься. Давал рекомендации по поведению, снижению опасности от использования загрязненных продуктов. Особенно это касалось грибов и других даров леса, урожая со своих участков. Нестеренко делал это для людей. Но такая гласность и открытость руководству страшно не нравилась. За эту правду его быстро уволили.
Большинство физиков правды не скрывало. Карты радиационного загрязнения составили сразу же — но они были для внутреннего пользования. Информацией делились — правда, между собой. До граждан она так и не доходила. Говорили о массовом рождении уродов и среди животных, и среди людей. Некоторые примеры были, но они не были массовыми.
Первое время, когда еще не было информации о загрязненности территории радионуклидами, я и сам слабо верил, что зона поражения окажется столь обширной.
Аварии на атомных станциях в те времена исчислялись десятками. А на военных объектах, подводных лодках и кораблях — их еще больше. Но нам известны лишь те, которые скрыть уже не могли.
Откуда рядовому жителю узнать о произошедшем? Газеты писали совсем чуть-чуть.
Начиная с 1 мая короткие сообщения об аварии на ЧАЭС начинают появляться на страницах некоторых центральных газет. Например, «Звязда» впервые написала про аварию в праздничном — первомайском — номере. Первая узкая колонка на третьей полосе сообщала о «некоторой утечке радиоактивных веществ» в результате аварии, трех эвакуированных поселках и о том, что уровень радиации снижается. Агентства на Западе распространяют слухи о тысячах погибших, однако погибли 2 человека, госпитализированы 197, из них 49 покинули госпиталь после обследования, говорит газета. Похожие краткие сообщения появляются до 6 мая. На фото: заметка в «Звязде» за 2 мая.
Причем писали такую чепуху. Например, газета «Правда» писала: в Чернобыле выполняется главное требование — беречь людей. Это вранье самой высшей степени! В Чернобыле ни разу не задумались о том, чтобы беречь людей. Их туда гнали, «пережигали», гробили здоровье. Делали все, но только не берегли.
С каждым днем та же «Звязда» уделяла все больше внимания «осуждению клеветнической кампании». На фото: заметка в «Звязде» за 6 мая.
В первом более-менее вразумительном выступлении по телевидению Горбачев сказал такую фразу: за границей нас поливают бесчестной ложью. А сам, тут же, начинал врать. Получается, за границей ложь бесчестная, а у нас — честная.
Советы от физиков руководству страны, как обезопасить людей, конечно, были. Но верхушка не очень прислушивалось к тому, что им говорили разумные люди. Власти стремились только к одному: как можно глубже все скрыть. Если бы в Швеции и Норвегии тогда не обнаружили, что радиационная активность идет от нас, и не забили тревогу, у нас бы об этом вообще молчали.
Наши люди первого мая пошли на демонстрацию. Власти и не думали ее отменять, потому что страшно боялись, что люди что-то поймут. Когда в других странах происходит подобное, людей сразу же вывозят! А у нас идут с плакатами «Мир. Труд. Май».
Мне рассказывали, что в Киеве сразу после взрыва в Чернобыле отменили ряд рейсов на самолеты. В эти самолеты загрузили семьи руководства и вывезли их подальше — конечно, о себе они заботились. А другие?
В Припяти пытались что-то делать. Например, мыли улицы. Но параллельно проделали интересную вещь. На следующий после аварии день, а это была суббота, в Припять завезли товары, которых обычно не продавали. Сухая колбаса, свежие огурцы, водка всех видов — такой дефицит! — им торговали прямо на улицах. Люди, конечно, выстраивались в очереди, закупали и тут же — на грязных полянках — устраивали пикники. Людей самым прямым образом спаивали — только чтобы те не думали о произошедшем.
Реакция людей, когда к ним эвакуировали чернобыльцев, была очень разной. К примеру, привезут группу людей на Урал, поселят в деревню — а все считают, что они заразные и к ним нельзя близко подходить.
Как только я узнал об аварии, тут же написал в Москву с просьбой послать меня на ЧАЭС. У меня был опыт работы на исследовательских атомных реакторах в Димитровграде. Вызов работать на станции мне прислали только в начале сентября. Я поехал работать дезактиваторщиком.
В то время существовало такое понятие, как патриотизм. Ты видел, что требуется твое участие, и понимал, что можешь что-то сделать полезное. Ну, может человек сто благодаря мне не переоблучились и уехали оттуда живыми. За те шесть лет, что я проработал на ЧАЭС в разных должностях, я узнал, что такое Чернобыль.
Многое там замалчивалось, подтасовывалось. Набранные дозы облучения подгоняли под норму постоянно — не более 25 БЭР. Измерительный прибор, в который вставляли датчик в виде карандаша (их выдавали работавшим на станции) мог зашкаливать, но все равно писали «не более». За время работы в зоне человек мог набрать и 200 БЭР, а может и все 500 — а ему записывали 23,5. Это была система.
Больше всего меня поразило, как стремились побыстрее запустить первый и второй, а в особенности третий блоки. Этого абсолютно точно не нужно было делать. Но делали для того, чтобы показать — то, что произошло, — это мелочь. Ну, подумаешь, один реактор взорвался — ерунда! Большинство операций, которые выполнялись на ЧАЭС, после их успешного завершения признавались ошибочными. Солдаты, к примеру, чистили крыши близлежащего вентиляционного блока, на котором после взрыва оказалось очень много графита и металлических сборок с ядерным топливом. Это делали для запуска все того же третьего блока, чтобы показать — у нас все в порядке, все работает. Обошлось это ужасно дорого. И дело даже не в деньгах. Очень много людей погибло и потеряло здоровье.
Когда подобная чернобыльской авария произошла в США, американцы поступили правильно: все закрыли и никого не подпускали. И только через полгода начали что-то делать. В ситуации с ЧАЭС пожарных вызвали тут же — пытались затушить реактор водой. Это было полной глупостью. Температура в реакторе исчислялась тысячами градусов — вода испарялась, не успевая дойти до дна. К тому же попытка затушить водой была чревата очень тяжелыми последствиями. Есть версии, что первый взрыв не был атомным. Водой содержимое реактора приближали к критической массе и возникали ситуации, когда он мог взорваться еще раз. Если бы это произошло — второй и третий взрывы точно были бы ядерными — разнесло бы там все. Такая же глупость была с использованием свинца. Он тоже испарялся, а его пары разлетались и ложились на территории вокруг станции, что тоже очень опасно.
Физики, биологи и медики не были едины в вопросах о последствиях аварии. Даже на ЧАЭС в течение нескольких лет до известной трагедии имело место несколько аварий с выбросом радиации за пределы реактора. Я получил непосредственное подтверждение этому по результатам обследования продуктов, консервированных задолго до катастрофы 1986 года, а также по результатам послойного измерения радиоактивности асфальтового покрытия в Припяти и осажденного ила в пруду-охладителе.
В первые дни особенно опасным был радиоактивный йод. Он вызвал массовые заболевания раком щитовидной железы, которая активно его поглощает. Йода всегда не хватает в Беларуси. Этого можно было избежать, организовав йодную профилактику в первый же день. Радиоактивного йода нахватались не только те, кто жил близко к станции, но и те, кто жил далеко — просто на это было нужно немного больше времени. Официально нас успокаивали, заявляя, что все эти неприятности будут быстро устранены.
Способов для йодной профилактики много — его можно капать в воду, пить в таблетках. Всем, а особенно тем, кто жил в Гомельской области, нужно было защищать дыхательные пути и ограничить потребление загрязненной пищи.
Тогда, конечно, можно было попробовать помыть улицы водой — перед первомайской демонстрацией на это никто бы не обратил внимания. Но атмосфера, конечно, все равно была бы загрязнена — смыть все было невозможно. Это были бы хоть какие-то меры — у нас же не было никаких.
Большинство физиков, конечно, сразу понимали масштабы трагедии. Но были разные люди. Многие как пристраивались всегда к власти, так и тут продолжали. Да, и ждали, конечно, приказов из Москвы — сами ничего решать не могли (и не хотели). Тогда, чтобы спасти людей, сделать можно было много. Но никому это было не нужно.
Новости компаний 12.07.2024
Тема дня 09.07.2024
Новости компаний 09.07.2024
Новости компаний 04.07.2024
Энергосбережение 03.08.2023
Чтобы оставить комментарий или выставить рейтинг, нужно Войти или Зарегистрироваться
Читайте также